Воспоминания о Петре Григорьевиче Бажине, уроженце Фёдоровского

Из воспоминаний средней дочери – Абрамовой Любови Петровны:

Родился в 1898 году в д. Федоровское. Отец был высокого роста, худощавый, с простыми «деревенскими» чертами лица; особенно крупным был нос. Носил всегда темную одежду, имел вид простого деревенского мужика. Занимался он хозяйством, скотиной, огородом, косил сено и заготавливал дрова. Кроме этого зимой в свободное время брался за жестяные работы (вставлял донышки к ведрам, лудил и паял самовары для жителей деревни, нарезал стекла для рам, но никогда не брал с жителей платы. Летом отбивал косы для всей «обиженки».

Любимым занятием отца были пчелы, но больше пяти семей не держал. Весной и летом любил половить рыбу наметкой и сетью. Его взяли в ополчение в конце 1941 года, но вскоре направили на фронт. Он воевал на Северо-Западном фронте, был ранен и отморозил пальцы на ногах. Полгода лежал в госпитале в г. Торжок, затем опять фронт.

В конце 1942 года его отправили под Сталинград. Он попал в самую «мясорубку», там был настоящий ад. Так было до февраля 1943 года, с февраля письма приходить перестали. Что с ним – не знали, но было и так ясно. После войны из военкомата прислали бумагу, что пропал без вести. Фамилию его на памятнике на Мамаевом кургане мы не нашли.

Из воспоминаний младшей дочери –Елизаветы Петровны Дорониной:

Родители были рабочие. На заводе на больших механических прессах в две смены работала мама. Особенно трудно приходилось по ночам, как она, помню, говорила: «Ночью старик с ног валит»… Это сон морил таких работниц от усталости. А днем у нее мы трое, хозяйство – опять нет отдыха; но всё переносила, ибо рядом был такой добрый, любящий наш папа.

Если взять настоящее время, то не найти такого человека, который умел всё на свете сделать сам: он и жестянщик (старые ведра и тазы становились в его руках новыми), и лудильщик (чай раньше пили из самоваров – ремонт и обновление для всей деревни – его рук дело), и кровельщик (на нашем доме крыша из железа – сам покрыл дом, сам составлял лак-краску, да такую, что дом состарился, хозяина давно нет в жизни, а крыша, как новая, блестит и ни трещины). Доброте его не было предела, любил он угощать всех детей медом (были ульи у нас); кучами стояли у медогонки, все ребячьи мордашки обмоет, оботрет, в подарок в блюдечко кладет соты, предупредит, чтоб убегали, иначе на запах пчелы догонят.

А как досталась мне война? Море слёз. Ушел на войну папа. Проводить его на вокзал, когда уезжал, меня не взяли, ушли мама, сестры Нина и Люба. А я стояла, за ножку кровати уцепилась, смотрела в окно, уходящему навечно любимому папе вослед, и реву, вернее, кричу: «Возьмите меня!». А он, пока не прошел всю «обиженку», всё оглядывался и махал мне рукой. Не забуду до конца дней своих эти минуты.

С фронта сначала писал письма и на семью и мне отдельно – чтоб слушалась и помогала маме, прислал фото, с которого я в 1956 г. заказала портрет. И висит он и поныне на видном месте, память о нём. Это лицо дорогого мне человека.

Нина – это старшая дочь Петра Григорьевича, к сожалению ее воспоминаний нет. Чтобы младшие сестры получили образование, она рано пошла работать.

Дом в деревне Федоровское продали, когда бабушка не смогла жить одна; куда делись документы и фотографии деда не знаем.