Литературная страница. Сентябрь 2019 года

Н. МАРТЫНОВ

Ветер гуляет по полю

В этот осенний денек.

Доля, печальная доля,

Кто нам тебя приберег?

Буйно растет повилика

(Сорные травы в ходу),

Будто проказа на лике -

К жалости или к стыду?

Нет ни людей, ни скотины,

Только тоска во весь свет

Этим сиротством глубинным

Душу защемит в ответ.

Жалко заброшенных пашен,

Этих людей, деревень,

Как же разгул этот страшен,

Все превращающий в тлен.

Ветер гуляет над полем,

Вот кому в радость-то все.

Русская горькая доля –

(Крест свой смиренно несем).

Видно, так сходятся звезды

Видно, таков наш удел:

Царь ли чудит – (Иван Грозный)

Или царит беспредел.

Мы же кряхтим, мы же стонем,

Всюду разруха видна

Так нас согнули в поклоне -

Не разогнется спина.

В. ТАЛТАНОВ

Шабаев лес

Я не узнал тех давних мест,

Хоть и узнать старался,

Пришел к тебе, Шабаев лес,

Но лес другой поднялся.

Нас он от голода спасал,

Вела к нему дорожка,

Грибов в корзину мне бросал

И ягоды в лукошко.

И тень в июльский зной давал,

Дружил он с комарами

И нас в глухую чащу звал

За нежными цветами.

Был величав тот лес и тих,

Дать всем приют старался,

Но нет тут сосен золотых,

Где с девой я встречался.

Что положил на деву глаз,

Она об этом знала,

Береза, радуясь за нас,

Нам веткой вслед махала.

Был весь из сказок и чудес,

Тут было чем дивиться.

Пришел к тебе, Шабаев лес,

Чтоб низко поклониться!

Т. ПУЧКОВА

У иконы

Горит лампадка пред иконой — и день, и ночь,

А мать семейства бьет поклоны — просит помочь.

И тихо шепчет как молитву, не за себя,

Укрыв побольше одеялом свое дитя.

Нательный крестик над кроваткой в ночной тиши,

А дома только мать с ребенком — и ни души.

Спи мой сыночек, спи, Ванюшенька, уже светает,

Я верю в то, что нас с тобою Бог не оставит.

А. ГОТКО

Извини

Я боюсь творить и писать, ведь ты запретил,

Ты сказал — места нет в этом мире рифмам и бредням.

Я пытаюсь жить и дышать из последних сил,

Я пытаюсь здесь выжить, но воздух города вреден.

Я глотаю дым и копоть вечно спешащих машин,

Закрываю глаза на зло и несправедливость.

Я кричу тебе, что молчать у меня — нет сил,

Я хочу сказать, что опять что-то не получилось….

Не выходит жить, пересчитывая наши дни,

Однобокие, серые, невероятно пустые,

Не выходит жить так же, как все они…

Не выходит молчать и порождать уныние…

Канет бликами день, в сердце тихо погаснут огни.

До подушки лицом, тело под одеяло…

Мы с тобою вместе, но, как и всегда, одни…

Извини… но я сегодня опять писала…

А. СОЛОВЬЕВ

ДАВАЙ?

Смешно и грустно…

Грустно и смешно:

Ведь времени прошло уже немало!

Но вновь горит в ночи твое окно,

И я брожу бездумно, словно пьяный.

Ударом тока бил всегда твой взгляд,

Кострам подобны были наши встречи.

И в мыслях возвращаюсь я назад,

Когда ласкал и волосы, и плечи…

Сознание кричит: «Забудь, забудь!

Дурак, кретин, зачем ты вечно бредишь?!»

…Еще немного, ты опять уедешь,

Пусть легким будет твой далекий путь!

Смешно?

Но грусть, увы, живет в смешном!

Доступных ласк небрежно избегая,

Манящих взглядов, слов не замечая,

Я упиваюсь бредом лишь и сном!

Давай случайной встрече улыбнемся,

И, не сказав ни слова, разойдемся?!..

Смешно и грустно!

Грустно… и смешно!

Ю. АНУФРИЕВ

Наши пародии

Я лиру посвятила

уроду одному,

которого любила,

как верная Му-му.

Не гаснет свет в квартире,

Где, о любви моля,

Я все бренчу на лире:

«Траля-ля-ля-ля-ля…»

Светлана Лавренкова

из сборника «Карнавал дураков», 2010 г.

В народе говорится -

Любовь бывает зла.

Могло же так случиться -

Влюбилась я в козла.

И на смех всему миру,

Не знаю, почему,

Я посвятила лиру

Уроду своему.

И вот в пустой квартире,

Судьбу свою кляня,

Бренчу, бренчу на лире:

«Траля-ля-ля-ля-ля».

А он не признается,

Не говорит «люблю».

И снова раздается

«Траля-ля-ля-лю-лю».

Тогда сама решила

Признаться я в любви,

Хотя и наступила

На принципы свои.

Бегу к нему на встречу

Через ночную тьму.

Меня он бросил в речку,

Как бедную Му-му.

март 2010 г.

Ю. ГЛОНИН

Шмукла

Шмуклу породили Гоша и Маргоша — детища Зюзи. Далее родословная не отслеживается, ибо Зюзю мы подобрали во дворе котенком – скромно пищащим, умным и приветливым.

Шмуклу вообще-то на самом деле звали Куклой. Но равным успехом пользовались обозначения "Дурында", "Куклища", "Брюкла", "Зараза", "Белобрында" и "Кирдыкла".

Когда огромная снежно-белая Шмукла вскакивала на холодильник (древний и негодный, человеку по пояс, стоял в коридоре у двери как полочка для ключей), электрики-казахи меняли смуглость на бледность и отказывались заходить в квартиру.

А еще Шмукла была редкостная дура.

Ну, то есть на бытовом уровне она была умница и миледи — ходила в лоток, ела очень благовоспитанно, позволяла таскать себя за хвост и не цапала никого при этом, но по факту — дурища такая, что мы диву давались, что она корм засовывала себе в рот, а не в ухо.

Из всех вариантов поступков Шмукла выбирала самый неожиданный и идиотский.

Кирдыкла очень любила печенку — но могла внезапно отвлечься на муху, сожрать её и уйти от блюдца спать в полной уверенности, что наелась. В разгар самозабвенной игры с мышом на веревочке могла неожиданно перезагрузить мозг и заснуть прямо в полете прыжка. Проходя по коридору, важно и чинно, выставляя на обозрение манишку и пушистые штаны, могла внезапно врезаться башкой в стенку. Не из-за тяжелой мозговой болезни, нет — просто потому, что этот вариант исторического развития нашей квартирной жизни ей показался наиболее оптимальным.

Еще у Шмуклы был карцер.

Отвести ее к ветеринару для специальных процедур мягкосердечные родители так и не решились, так что Зараза регулярно начинала выть что-то вроде "Хочуууу мяужчинуууу!", "Котыыыыы, я всяаааау горюююю!" и "Мявроде бы наааадаааа прыыыыыынца!" — истошно, утробно, с невероятными модуляциями от басов к сопрано.

Мы долго страдали. А Клим легко решил эту проблему.

Однажды он посадил орущую леди на нижнюю полку шкафа с вечно незакрывающейся дверцей и грозно сказал: "Куклища! Карцер!" Леди от удивления заткнулась и весь вечер сидела в шкафу. С тех пор, когда Шмукла начинала выть, достаточно было заорать: "Куклища! В карцер!" — и Белобрында сама бежала в камеру и сидела там, не издавая ни звука.

Любимым занятием Куклы было «бояться на турнике».

Эту железку папанька врезал под притолокой двери на кухню — чтобы мы, проходя поесть, каждый раз качали мышцы. Климка подтягивался до восемнадцати раз, мы с Глебом по полраза, ну и нормально.

А Шмукла садилась под турником и начинала смотреть на нас умоляющими глазами. И столько скорби и отчаяния плескалось в ее очах, что кто-нибудь не выдерживал и сажал ее на турник. А железка круглая, скользкая. На микрон ошибешься, поставив лапу — шмякнешься на пол. И Куклища, хоть и дура, это понимала. И отчаянно, самозабвенно боялась идти по турнику, каждый шаг сопровождая истошными молитвами кошачьему богу. А пройдя весь турник, тихонько просила нас, завывая на весь дом, согнуться и подставить ей спину для спуска.

"Буммм!" — отдавалось в спине, когда туша Брюклы грохалась сверху. Кукла же, переводя дух и радуясь своему спасению от турниковой гибели, шла подкрепиться из блюдца.

Однажды папанька впал в жестокость и притащил домой подбитого голубя.

Жирного, матёрого, глупого — он зырил тупым взором из папанькиной руки прямо в нас и курлыкал, выпрашивая крошек, пшена, манки, гречки, перловки, чечевицы, проса, и побольше, пожалуйста.

А ему дали Шмуклу.

"Курлык, — вытянулся во фрунт голубь, — гауптман фон Гулькен представляется по случаю явления в ваш дер квартир".

"Ах ты тварь фашистская!" — коротко ответила Куклища. И попыталась откусить голубю рыло.

Описать, что было дальше, сложно.

"Быдыщ!" — это Шмукла врезалась в стену. "Дзыннннь!" — это она пролетела под потолком и задела люстру. "Шмяк!" — это Шмуклово тулово впечаталось в бетон под стеклами балкона.

"Ихь бин раненый, меня нихт жрат!" — вопил голубь, удирая.

От очередного удара Шмуклы покачнулся и упал шкаф.

Голубь из последних сил добрался до форточки и вывалился в нее, теряя хвост — Куклищина лапа успела долбануть его по заднице.

"Гитлер курлык!" — успел проорать голубь, неотвратимо летя к асфальту.

- Вот ты дурища, — обиженно сказал разъяренной Куклище папанька. — А я-то надеялся, что суп с мясом будет...

За окном маршировал девяносто пятый год.

Ю. Глонин